Татьяна Розина - Кама с утрА. Картинки к Фрейду
Скорее всего, эти люди были не такими уж старыми и не столь уж противными. Просто тогда мне было всего тринадцать и они, на мой детский взгляд, казались и древними, и мерзкими. В ночной темноте эти карикатурные мужчины и женщины, двигающиеся медленными и плавными движениями, напоминали не живых людей, а тени. А вся эта фантасмагория могла сойти за иллюстрацию к «Божественной комедии» Данте. Или… за видения воспалённого воображения тихо помешанного. Позже я их видела на картинах Питера Брейгеля.
6.
Постепенно я стала спокойно воспринимать всё то, что происходило в квартире. Незаметно и естественно для себя, я стала курить и пить волку.
– Куришь? – однажды спросил мужик, как всегда случайный посетитель вертепа.
Он присел на стоящее рядом со мной кресло и протянул сигарету. В тот день я впервые закурила. И впервые выпила водки… И впервые занялась сексом без какого бы то ни было принуждения со стороны. Не могу сказать, что сделала я это по зову плоти. Вряд ли у меня было желание слиться с этим мужчиной в любовном экстазе. До сих пор я не знаю, почему тогда отдалась ему. Скорее всего, хотелось ласки, которой так не хватало, а соединение тел казалось мне формой нежности. Может, так, а может, всё гораздо проще. Может, просто я напилась и перестала контролировать себя, а мужик воспользовался этим. Почему нет?
Во всяком случае, с тех пор я стала и курить, и заниматься сексом с теми, кто случайно оказывался рядом, и пить водку, лихо опрокидывая в себя стопарик. Правда, видя всё время ухудшающееся состояние отца, боясь дурной наследственности, я старалась не увлекаться спиртным. Вдобавок к этому, я помнила маму, погибшую из-за того, что была пьяной. Да и головные боли наутро после выпитого радости не прибавляли, но и горести не уменьшали.
На глазах мой папаша превращался в законченного алкаша. Когда кто-то звонил в двери, он, с трудом шаркая ногами, шёл к выходу в ожидании бутылки, которую приносили гости. Не знаю, чем бы мы питались, если бы ни наши визитёры. Они приносили не только выпивку, но и закуску, которая оставалась и на следующий день. Папа уже почти не выходил из квартиры. Он перестал узнавать тех, кто приходил к нам. Потом он перестал узнавать и меня.
Мне исполнилось семнадцать, когда он умер. Всё произошло как-то неожиданно. Как, впрочем, шла моя жизнь в последние годы. Я с трудом вставала по утрам и словно сомнамбула двигалась в школу, по инерции заканчивая десятый класс. Там на меня давно махнули рукой и не обращали внимания. Учителя знали – заставить меня учиться они не могут, вызвать в школу некого, а выгнать из неё меня тоже никто не имеет права, тем более, что, несмотря на частые пропуски уроков, училась я сносно.
Привитая бабушкой любовь к книгам въелась в меня с детства, и я читала запоем всё, что попадалось в руки. Чтение поддерживало меня в той сумасшедшей жизни, в которую я окунулась не по своей вине и не по своей воле. Герои Майн Рида и Фенимора Купера помогали выжить в то время, когда ко мне в комнату являлся дядя Коля. Иногда казалось, что живу я по-настоящему только читая книги о романтических дамах и отважных рыцарях… они были моими друзьями и советчиками. А реальность с этой загаженной и пропитанной вонью голых тел квартирой, дядей Колей и другими персонажами лишь выдумка, страшный сон, сказка с плохим концом… или фильм абсурда в котором пришлось сниматься в роли статистки. Но самое главное, что помогало мне удерживаться в школе, было то, что я никогда ни с кем не конфликтовала. Я не огрызалась, если мне делали замечания за прогулы, никогда не спорила с учителями и не пыталась доказать им, что они идиоты. Я тихо сидела на своей парте, никому не доставляя хлопот, а когда меня вызывали к доске, почти всегда находила, что ответить.
Однажды утром папа не проснулся. Я заметила это лишь вечером, когда кто-то позвонил в двери. Звонок долго верещал, требуя внимания, но никто не спешил открывать. Трель вызывающе голосила и, я, не выдержав, всё же поплелась в коридор. Заглянув к папе в комнату, я сразу поняла, что он уже никогда не встанет. Его состарившееся лицо, заросшее седой щетиной, завалилось куда-то в сторону, рот открылся, будто папа хватал воздух, пытаясь удержаться в этой жизни ещё чуть-чуть.
Похоронив отца с помощью той же соседки, которая помогала хоронить маму и бабушку, я осталась совершенно одна. Одна в большой и загаженной квартире. Оставаться в этом бедламе не было никакого желания. Всё напоминало о мерзости, творившейся в этих стенах. Каждый стул отражал задницу, сидевшую на нём. Каждый диван повторял движения голых тел, тёршихся на нём. По столешницам и дверцам шкафов навечно остались засохшие потёки вина и спермы. Даже на поблекших узорах видавших виды обоев застыли пятна когда-то врезавшихся в них брызг шампанского неаккуратно открытой бутылки. Всё казалось грязным, липким, мерзким. Даже в воздухе висел приторный запах порока, не выветриваемый никакими сквозняками.
– Боже, неужели я тут жила… – подумала я, оставшись одна.
Я стояла посреди комнаты, не решаясь даже присесть на ободранный стул или продавленный диван. На меня нашло какое-то прозрение, и охватил настоящий ужас. Я словно проснулась. Вокруг себя я видела вполне реальные вещи и до боли в грудине осознавала, как они мне противны. Образы мамы и бабушки ушли в темноту прошлого. Почти ничто в квартире не напоминало об их присутствии. Даже остатки дедушкиной библиотеки, которые не успел распродать отец, растащили случайные гости. Дух прежних хозяев с их чаепитиями за большим круглым столом и жёлтым абажуром над ним испарился. Теперь квартирой владели видения голых тел смешных людей, преследующих меня в ночной тишине. Хотелось бежать, куда глаза глядят от этих воспоминаний. Нужно было что-то предпринимать. Но что?
Ко мне наведывались папины дружки, видимо, рассчитывая пользоваться квартирой по своему усмотрению и дальше. Некоторые суетились вокруг меня, пытаясь усладить, чтобы завоевать доверие. А один, особо шустрый, решил сделать меня любовницей, естественно, с перспективой захвата жилплощади. Но, надо сказать, несмотря на всё происшедшее со мной, а, может как раз благодаря этому, я выросла рационалисткой и пофигисткой, а не какой-то мягкотелой тряпкой… Жизнь, отхлеставшая меня по всем мягким местам, научила кое-чему. Ну, хотя бы тому, что нельзя никому давать распоряжаться тобой. Ты и только ты сам должен решать, как тебе поступить. Я быстро сообразила, что наша сталинка стоит немалых денег, разогнала всю ошивающуюся вокруг меня братию и быстренько обменяла квартиру на меньшую, получив приличную доплату. Конечно, организовать это мероприятие было нелегко. Но я нашла человека, который за приличный куш помог в считанные дни провернуть дело.
Оставшись одна, в новой квартире, без старых знакомых, я решила «завязать» с прошлым. Мамина наследственность и бабушкино воспитание всё же давали знать. Жизнь, которую вёл папа и которая органически должна была овладеть мною, на самом деле была мне противной. Я задумалась, что же делать, но, имея лишь свидетельство об окончании десяти классов, полученное с большими натяжками, на какую-то приличную работу рассчитывать не могла. Ну, не идти же уборщицей…
И тут я познакомилась с Анжелой. Разговорились за стойкой бара. Впрочем, Анжелой её звали только клиенты, а по паспорту она была Ниной Ивановной Приходько. Анжела быстро объяснила мне, как жить дальше.
– Не знаешь, чем заняться? Фу-ты, ну-ты, палки гнуты. С твоей фигуркой, ножками, мордашкой, даже думать нечего. Мужики в очередь стоять будут.
– Ты имеешь в виду работу проституткой? – спросила я, прекрасно понимая, что имеет в виду Анжелка.
– Нет, папой римским предлагаю наняться!
– Не хочу никого обидеть, – сказала я, но хотелось бы чего-то более интеллектуального. Не хочется, если честно выходить на панель проституткой.
– Ах ты боже ж мой, не хочешь проституткой, называй себя интердевочкой. Звучит более интеллектуально!
Это смешное слово появилось тогда, когда наши девчонки наладили охоту за иностранцами. Конечно, в их ряды проникали самые сливки. Те, кто помоложе, красивее и не тупил – и мог связать пару слов по-английски.
Немцы и голландцы, приезжающие в Москву по никому неведомым делам никому неведомых фирм, были не прочь развлечься. Наши девчонки стоили копейки, но показывали такой мастер класс, от которого вставало даже у законченных импотентов.
– В Амстердаме в квартале «Красных фонарей» так тебя не обслужат, как тут, – делился один бюргер за кружкой пива, – там за каждое движение с тебя сдерут приличную сумму. А русские за ужин в ресторане готовы исполнить полную программу со знаком качества. Они тут не профессионалки, а любительницы. То есть любят они это дело… и отдаются не столько за бабки, сколько за удовольствие…
